Помнишь, когда ты был ребенком, как важно было, чтобы тебя любили,
тобой восхищались? Как было здорово иногда оказаться героем в игре, на
глазах у девочек принеся своей команде победное очко? Странная штука -
полет. Благодаря ему однажды все это изменилось.
В один из летних дней 1966 года я оказался близ Пекатоники в штате
Иллинойс. День выдался удачный, мы прокатили тридцать пассажиров до
заката, времени до наступления темноты оставалось еще на один рейс.
Люди все еще толпились вокруг - одни сидели в автомобилях, другие
стояли небольшими группами; все смотрели в сторону наших самолетов.
Я в сумерках взобрался на крыло своего биплана и прокричал в их
сторону:
- Еще один рейс, ребята! Последний рейс на сегодня - лучший рейс за
весь день, поднимаемся прямо сейчас! Никакой дополнительной платы,
только три доллара! Есть всего два места!
Никто не пошевелился.
- Посмотрите на этот закат, там наверху все пылает огнем! Зрелище в
два раза более захватывающее, если наблюдать его прямо с неба!
Усевшись в эту кабину, вы окажетесь в самой гуще событий!
Холмы и деревья уже превратились на горизонте в темные силуэты, словно
это были фигурки, расположенные по краю купола в планетарии; вот-вот
погаснет свет и начнется демонстрация звездного неба.
Но никто не захотел полететь. Я почувствовал себя беспомощным - в моих
руках был прекрасный, величественный дар, я пытался поделиться им с
миром, которому это было неинтересно.
Я сделал еще одну попытку убедить их и махнул рукой. Запустил
двигатель и взлетел, чтобы самому посмотреть на этот закат.
Это был один из тех удивительных случаев, когда я сам не догадывался,
как истинны были мои слова. Дымка поднималась от земли до высоты в
полторы тысячи футов, над ней был кристально чистый воздух. Оттуда,
сверху, в последних солнечных лучах она выглядела словно море
интенсивно-золотой жидкости, из которого изумрудно-фиолетовыми
островами вздымались вершины окрестных холмов. Никогда еще мне не
доводилось видеть такого ясного и захватывающего зрелища. Мы с
бипланом поднимались в одиночестве, наблюдая, купаясь в красках этой
живой картины.
Где-то на высоте четырех тысяч футов мы остановились, не в силах
оставаться лишь пассивными зрителями. Нос пошел вверх, правое крыло -
вниз, двигатель умолк, и мы сделали переворот через крыло, который
перешел в петлю, которая в свою очередь превратилась в бочку.
Серебристый винт вращается медленно, словно вентилятор, когда мы
устремляемся вниз; земля оказывается то под нами, то над нашей
головой. Это был полет во имя чистой радости пребывать в воздухе, в
благодарность Божественному небу за доброту по отношению к нам обоим.
Нас заполнила робость и в тоже время - гордость, мы вновь ощутили, как
мы любим эту мучительно-прекрасную горько-сладкую штуку, которая
зовется полет.
Прозрачный ветер с пронзительным свистом носился стремительными
потоками вокруг нас в низших точках наших петель и кувырков, а затем
он замирал, становился мягким, спокойным, легонько обдувая нас, когда
мы почти останавливались в высших точках воздушных фигур.

Биплан и я, - мы, вместе побывавшие в стольких приключениях - в солнце
и в непогоду, в удачные полеты и в неудачные, когда было трудно и
когда все шло как по маслу - мы окунулись, наконец, в это чистое
золотое море, нырнули глубоко, выровняли крылья и заскользили ко дну,
чтобы приземлиться на темном лугу.

Мотор выключен, винт грустно качнулся раз-другой и замер. Я неподвижно
сидел в кабине, даже не отстегнув парашют. Было очень тихо, хотя люди
по-прежнему были здесь. Должно быть, на наших крыльях все еще играл
бликами заоблачный солнечный свет, и они остались посмотреть на них.
А затем я услышал, как одна женщина сказала другой.
- У него храбрости хватит на десятерых - летать на этом старом ящике!
Ее слова громко прозвучали в тишине ночного воздуха. Меня словно
огрели железной трубой.
О, да, я был героем. Меня любили, мной восхищались. Я был в центре
внимания. Но вдруг я почувствовал отвращение ко всему этому, к ней, ее
словам. И мне стало ужасно горько и больно. Женщина, неужели ты не
видишь? Неужели у тебя нет даже тени понимания?

Тогда, летом 1966 года в Пекатонике, в кабине биплана, который только
что приземлился, я понял, что радость не в том, чтобы тебя любили и
тобой восхищались другие люди. Радость в том, чтобы самому быть
способным любить и восхищаться тем редким и прекрасным, что я нахожу в
небе, в своих друзьях, в душе и теле моего живого биплана.

"У него храбрости на десятерых, - сказала она, - летать на этом старом
ящике".

Ричард Бах - Дар тому, кто рожден летать
Истории